Нюра: штрихи к портрету
Эта статья была написана для сборника, который Дворец творчества готовил к 50-летию Татьяны Владимировны Давыдовой. Татьяна Владимировна, которую в местных коммунарских кругах знают как Нюру, долгое время руководила Городским пионерским штабом, а в настоящее время возглавляет клуб "Моя Карелия" Дворца творчества. Сборник, вышедший тиражом 1 экземпляр, был подарен юбиляру 11 июня 1998 г.
Своим знакомством с коммунарством я обязан в
первую очередь Нюре.
Я учился в шестом классе и был членом Совета
дружины. Председателем у нас была
девушка-десятиклассница Оксана, интересы
которой пересекались с пионерскими проблемами
очень редко. Однажды осенью Оксана попросила
меня сходить вместо нее на учебу Председателей
Советов дружин в Старый Дворец пионеров.
Председатели представлялись по кругу, и
несколько человек сказали буквально следующее:
«Моя мечта - попасть в лагерь «Молодая гвардия».
Нюра отвечала: «Записываю», и действительно
записывала фамилии в свою пухлую тетрадь.
С тех пор на сходках председателей я стал
завсегдатаем - спасибо Оксане. А весной, как
оказавшийся в списках «Молодой гвардии», пришел
на сбор участников лагеря. В какой-то момент
сбора штабисты начали лихо отплясывать кадриль,
и меня настолько захватило это зрелище, что я
даже не мог что-либо внятно ответить подсевшей ко
мне Нюре на вопросы: «Нравится? А сам хочешь
так?...».
...Как-то Нюра «недоумевала»: «Я сама ничегошеньки
не умею: ни петь, ни танцевать... А дети у меня
почему-то и поют, и пляшут, и барабанят!» Она
практически никогда не пользовалась
педагогическими формулами, предпочитая
передавать их смысл (в данном случае, по-моему,
такой: “Учитель должен не столько передать
ученику знания и умения, сколько помочь ему
самому открыть Собственный Талант”) через такие
вот “байки”.
И вот - «Молодая гвардия», первый день работы.
Наша бригада становится на грядки, и рядом со
мной «случайно» оказывается штабист Олег
Макаров. Я не сразу понял, почему Олег меня не
обгоняет, а идет рядом, разговаривает... Я просто
не мог отстать, потому что Олег незаметно
выдергивал сорняки и с моей грядки.
А через несколько дней мы с Олегом оказались
вместе в хозвзводе, на кухне то бишь. Сидели на
мостке и чистили картошку. Он серьезно спрашивал
меня, как мне показался лагерь, что нравится и что
не нравится, и очень внимательно выслушивал. Это
была новость - внимание человека, который на
целых два года старше тебя.
Если сравнивать детский коллектив с оркестром,
то педагог может быть в нем дирижером, первой
скрипкой, солистом... даже конферансье. Нюра в
оркестре “Молодой гвардии” выполняла роль
камертона. Она выбрала роль средства, по которому
настраивается каждый инструмент - средства,
наличие которого позволяет моментально
обнаружить фальш, и тем самым дала возможность
другим вместе создавать музыку. При этом Нюра не
могла не понимать, что, в отличие от дирижера и
первой скрипки, человека с камертоном не будут
закидывать цветами и вызывать на бис.
Как “камертон”, Нюра была предельно
требовательна. Прежде всего - к своим соратникам -
комиссарам и штабистам. Как-то в “Молодую
гвардию” приехал из армии в краткосрочный
отпуск Комиссар, и в последний день перед
отъездом обратно во время работы встал в пару со
своей Подругой Жизни, тоже Комиссаром. А в
“Молодой гвардии” была традиция - более крепкий
берет в пару более слабого. Комиссары обычно
работали в паре с самыми младшими. На вечернем
общем сборе дежурный бригадир объявил, что
лучшими на работе были Комиссар и Подруга Жизни.
Нюра: “А кто работал с ними в паре?” - “Они вдвоем
работали...” - “Вдвоем? Тоже мне, Комиссары...”.
Отношение к работе в “Молодой гвардии” было
действительно “коммунистическим”. Норма на
человека за 4 рабочих часа - 40 ведер. Многие делали
по 60. Особое внимание - качеству. Мало того, что не
пропускали ни картошины на поверхности земли,
так еще и “пахали ногами” - это значило, что
земля бороздилась ногами, чтобы ни картошины не
осталось и под землей. Такой “технологии” я не
видел больше нигде. (Когда я попал в очень
симпатичный лагерь комсомольского штаба - тоже,
кстати, называвшийся “Молодая гвардия” - то
обнаружил, что там за 4 часа собиралось по 20 ведер
картошки. Ногами никто, естественно, не пахал.
Ходил анекдот: “Пионеры собирают больше, потому
что они маленькие - им ближе нагибаться к земле”.)
На вечерних общих сборах бригадиры рассказывали
лагерю, сколько детских садов и семей можно
накормить собранной за день картошкой. Деньги,
которые совхоз платил лагерю за работу, всегда
перечислялись в Фонды - по решению сбора
лагеря.
Возвращение с работы было особым ритуалом.
Лагерь, высадившись из автобуса, строился в три
шеренги и пытался в резиновых рабочих сапогах
маршировать к дому, где на крыльце стояла Нюра и
те, кто оставался в лагере. Они, как маршалы на
параде, отдавали строю усталых работяг честь, а
поскольку “руку к пустой (непокрытой) голове не
прикладывают”, свободной левой ладошкой
накрывали макушки.
Нюра была камертоном не только в вопросах
позиции, но и в вопросах уровня. Как-то я оказался
на Вечернем деле (слово “мероприятие” в
“Молодой гвардии” было ругательным - “мы же не
меры принимаем!”) в роли профессора из передачи
“Очевидное-невероятное”, пытаясь совершенно
серьезно объяснить, почему на Марсе не может быть
жизни. Народ покатывался, потому что слушать это
было невозможно. Меня несколько раз пытались
стащить со сцены, но я был полон решимости
изложить прочитанное в какой-то книжке за
полчаса до выхода “в эфир” до конца. После этого
звания “Профессора болтологии” удостаивался
всякий, кто извергал “юмор” мелким шрифтом.
Больше нигде я не видел столь серьезного подхода
к Вечерним делам. КТДшки рассматривались как
средство просвещения, используя которое, можно
узнать Новое, заинтересоваться темой и потом,
после лагеря, познакомиться с ней подробнее.
Однажды наш отряд крайне неудачно выступил на
важном и серьезном Вечернем деле. Отряд, полный
активной злости на самого себя, решил даже не
зажигать свечку на вечернем огоньке - “какая
свечка! - у нас такое случилось, давайте
разбираться!”, и все почти наперебой стали
выяснять причины провала. Комиссар отряда Света
Демшакова не влезала в “дискуссию”, а когда пар
вышел, как обычно тихо сказала: “По-моему, важно
не то, как мы выступили, а важно - что мы хотели
сказать”.
Это была уже вторая для меня “Молодая гвардия”.
Я опять оказался во втором отряде, среднем по
возрасту. Мои сверстники-штабисты попали в
первый - старший - отряд, а я оказался среди
новичков, большинство из которых было на год
младше меня. Лагерь был для меня тяжелым - отряд
очень трудно складывался, я знал, что во-многом
отряд зависит и от меня, и было очень непросто его
“вытягивать”. Иногда “в кулуарах” меня “били”
за то, что я делаю это слабо. Оказалось, что мне
такая школа была необходима. Я понял это, когда
через год, после восьмого класса, неожиданно
оказался комиссаром десятидневного трудового
лагеря пионерского актива нашей школы. Сергей
Воздвиженский уехал на семинар в Польшу, поэтому
из взрослых в лагере была одна учительница,
которая работала на поле и чистила рыбу на кухне,
и две студентки, с интересом взиравшие на
происходящее. Тридцать детей жили на полной
самоорганизации.
Воздвиженский вел пионеров 17-й школы своей
дорогой, мы шли за ним, поэтому точки зрения на
пионерские дела у нас и у ГПШ часто расходились.
Нюра всегда спорила очень серьезно. Если она была
не согласна с ребенком, то отстаивала свою
позицию без всяких скидок на возраст оппонента,
требуя тем самым того же - серьезности и
аргументированности.
Нюра умела учить ребят докапываться до сути.
Как-то на общем сборе она предложила подумать,
какова роль Комиссара в отряде. Среди множества
вариантов остановились в итоге на таком: “Роль
комиссара - задавать вопросы”.
Если Нюра была камертоном для “Молодой
гвардии” и штаба, то лагерь и штаб стали
камертоном для меня. Я не вошел в ГПШ, потому что
был Председателем Совета дружины и понимал, что
не смогу разорваться на две жизни. Но мне было
необходимо иногда “пересекаться” с ГПШ - не как
с организатором пионерских дел, а как с
Сообществом, в котором отношения между людьми и
сами люди - настоящие. И я отчетливо понимал, что
сверяю себя по ребятам из штаба. В этом смысле
Нюра однажды мне сделала подарок. Штаб
отправлялся на сбор в Кондопогу, и мы с моим
другом-штабистом, который должен был приехать на
сбор на следующий день, пришли проводить ребят.
Нюра с подножки автобуса крикнула: “Приезжайте
завтра вместе!”. И мы приехали. До сих пор этот
сбор вспоминается светлым пятном, сквозь которое
видно, как скалывали лед с дороги у школы, как,
провожая кого-то, шли сквозь темноту, взявшись за
руки, как играла недавно появившаяся пластинка
Визбора (Спасибо, Нюра! Я потом больше года искал
в продаже эту пластинку, и с этого началась для
меня авторская песня), как пытались выучить “Нет
мудрее и прекрасней средства от тревог...”, но,
поскольку Герасев не мог сыграть, пели в
орлятском кругу... под пластинку. Как Нюра читала
Экзюпери, для меня - впервые.
И Корчака первой для меня открыла Нюра. “Корчак
очень трезво, даже жестко относился к детям. Он не
считал, как многие, что все дети - хорошие. Среди
них, как и среди взрослых, есть и негодяи, и
жулики, и подлецы...” Почему-то именно это из
рассказа Нюры мне запомнилось. А еще помню
молодогвардейскую уверенность в том, что “дети
везде одинаковые”, и “Молодая гвардия” хороша
не потому, что в нее приезжает актив, “элита”.
Это можно делать везде, если очень захотеть. И в
конце лагеря каждый писал: “Задание самому
себе...”
Денис Рогаткин